ПРИГЛАШЕНИЕ В ГОСТИ СОЛНЦА И МЕСЯЦА

Два шамана было. Один бай, другой сомату-шаман. В истоке реки Аганы есть сопка Пурга. Около самой Пурги-сопки эти шаманы стоят в двух разных стойбищах. Шамана народа бай звали Пянтуку. Шамана народа сомату звали Быкубо, он был из рода Багго (у Мирных).
Теперь Быкубо шаманит. Свой народ собрал, всех больших людей, кто есть старые люди.
— Где близко от нас есть бай шаман, Пянтуку. Ему вести дайте. Шаманить будем в моем чуме. Пусть чумом своим придет. Чистый чум будем делать.
Был февраль, как раз время делать чистый чум. Вести эти попали к Пянтуку. Собрался и ушел легким чумом, взяв с собой только жену и человек десять — двенадцать своих людей.
Вот теперь стали шаманить оба шамана, один в одном чуме, другой в другом.
Два чистых чума стоят в пятидесяти метрах друг от друга. Стоят на берегу озера над яром в ряд всего шесть чумов.
Сомату шаман бубен на колено поставил, сидит в переднем углу и говорит:
— Пусть мой товарищ, пока он в передний угол не сел, пусть придет на час.
В передний угол садится шаман только, когда шаманит. Для этого в передний угол кладут свежий снег, тальничную цыновку и оленью постель.
Пришел тот Пянтуку.
— Садись, — говорит Быкубо, — большое слово есть у меня. Шибко большое слово. Вот, — говорит, — у нас есть сейчас солнце, солнце видать. Есть у нас месяц; сейчас наверно его нету, или видать? Как, ребята, видно?
Ребята посмотрели и говорят:
— Видно. Солнце потухло, а месяц видно, и полный месяц.
— Вот у меня слово такое, — сомату шаман говорит, — кто из нас месяц созовет сюда. Ты или я. Чтобы месяц был у нас тут близко, прямо к чуму. Он в небе, а мы его сюда созовем, когда будем шаманить. А вот есть солнце, сейчас закатилось; вот кто у нас месяц созовет, кто солнце.
Тут Пянтуку говорит:
— Не знаю. Как ты думаешь, как это созовем?
— Вот ты шаманить будешь, ты месяц созовешь так, чтобы он близ чума был, за твоей спиной где-нибудь на улице, а я солнце созову так, чтобы оно было за спиной на улице. Ну вот, кто из нас солнце созовет, кто месяц.
Пянтуку говорит:
— Ну, я месяц буду звать.
Сомату говорит:
— Я солнце буду звать.
Теперь Пянтуку говорит:
— 3вать-то звать будем. Я месяц-таки принесу сюда. А ты солнце принесешь. Принести-то ты принесешь, но у нас люди не сгорят и мы сами не сгорим? Месяц я все равно принести-то принесу, будет за спиной у меня на улице, но только народ не замерзнет ли, не ознобится ли, не помрут? Мороз будет. Ты не знаешь ведь, месяц мороз с собой носит. Он близко придет и мороз принесет, всех поморозит и мы ознобимся. Ты, может быть, не прилипнешь, а я с бубном вместе к нему прилипну, и он меня унесет, как ко льду прилипну к нему. Вот он какой мороз имеет в себе.
Вот сомату и говорит:
— Нет, это не должно быть. Начнем. Я позову солнце и не сгорю.
— Ну, — говорит Пянтуку, — ладно. Но только народ не сгорел бы. От месяца только может быть ознобятся, но я прилипну к нему, меня все-таки возьмет он.
Вот Пянтуку вышел на улицу и крикнул своему товарищу:
— Ну-ка, иди, Быкубо, посмотри на месяц. У тебя солнца нет, закатилось, утром оно придет, а у меня месяц видно, посмотри на него.
На улицу тот Быкубо вышел. Пянтуку показывает пальцем на месяц и говорит:
— Вот, видишь. Он чистый, чистый, как лед белехонький. Вот сейчас февраль, а изо рта пар идет и скрипит снег, а когда он близко придет, совсем холодно будет. Ну да ладно, иди в чум свой, я сяду тоже в передний угол и буду просить.
Теперь сели оба в свои углы. Пянтуку стал в бубен свой бить и песни поет и воет. И тот слышно тоже бьет в бубен, поет и кличет солнце. Почти в полночь или позже говорит Пянтуку:
— Что это, ребята, что-то в чуму холодно встает. Топите огонь, сколько можно, чтобы было жарко.
Вот теперь из другого чума люди приходят, бегом прямо бегут. Интересуются, месяц почти совсем вплоть пришел, видно. Но холодно. Из чума прямо выгоняет. Прямо сказать, сквозь нюки холод идет.
— Хоть не веришь, но посмотри ты сам, шаман Пянтуку, вот совсем вплоть пришел месяц.
Пянтуку говорит:
— Как не придет, придет, потому что я кликаю. Ну что, ребята, вы на улицу ходите, холодно стало?
У тех, которые приходят с улицы, сам шаман видит, у них нос, щеки прямо отлетают. Вот говорит Пянтуку:
— Правду я сказал. У вас щек нет и носы отлетели наполовину. Но я сам не видел месяца, пойду посмотрю. Но правда стало быть пришел, раз сквозь чум я стал мерзнуть. Вот огонь, большой костер кладут, я перед ним сижу и как собака стал дрожать. Но как мой товарищ? Он тепло, что ли оделся? Но как тепло не оделся. Шаманит ли?
— Шаманит, — говорят, — но только холодно. Убери, пожалуйста, месяц, хоть сам посмотри.
Теперь шаман свою шаманскую шапку надел хорошенько. Парку шаманскую, все остальное привязал хорошенько, плотно. Исподе под паркой нагрудник, поверх его завязал парки завязки. Вышел на улицу, бубен в руках. Месяц как раз над передним углом, недалеко, вплоть, вплоть. Стал кланяться, кивать головой, идет, в бубен ударяя, кругом чума к переднему углу. У переднего угла стал кланяться и говорит:
— Пожалуйста, отойди от переднего угла, от нас, а то народ весь стал мерзнуть, все дети ознобились. Я хоть ознобился, это ничего. Я тебя звал, как будто галился над тобой, но дети ознобились.
Когда кланяться перестал, месяц к нему вот, вот пришел, на два ремня [аркана]. Большой, большой, будто всю землю закрыл своим светом. Народ весь убежал в чум, никак не могут вместе с шаманом терпеть мороз от месяца, оставили шамана только одного. Теперь шаман обратно к чуму повернулся, испугался что ли, пошел к чуму, к двери, а ноги у него стали тащиться, будто кто его тянет. Вот теперь он вдруг к месяцу прилип. Никто не видит его. Народ весь спрятался в чум. Прилип вместе с бубном.
Какое-то время народ только огонь кладет, только лезут к огню, греются. Вот теперь один старик сказал:
— А где шаман? Посмотрите на улице. Как его не слыхать? Не ознобился ли он? Он ведь только одну шаманскую одежду держит.
Один человек вышел из чума на улицу, глядит кругом чума, где шаман стоял.
— Вот, — говорит, — идите, посмотрите все. Вот месяц далеко ушел, а давеча близко был, а шамана у нас нет.
Вот все из чума вышли и стали смотреть. Старики говорят:
— Откуда шаман здесь будет? Шаман, эвон к месяцу прилип вместе с бубном. Теперь шамана не ищите. Правду он говорил, что «я над тобой, месяц, галился, я прилипну к тебе». Дети только бы не ознобились: Ну, вот, теперь смотрите.
Теперь жена его, шамана, все время плачет. Уж свет большой стал и солнце поднимается. Как отошел месяц, у них стало жарко в чуме и на улице стали ходить без шапки.
Теперь пойдем за теми людьми, которые ушли в тот чум. Там шаман в бубен колотит и сам воет, поет. Солнышко поднимается выше, хоть не шибко высоко, так как февраль. Спрашивает шаман:
— Солнце ближе не становится?
— Нет, — говорят, — как было, так и есть.
Два старика в чуме сидели. Один на одной стороне, другой — на другой стороне чума. Один из них схватил полено и другой схватил полено. По бубну стали стучать и говорить:
— Вот, шаман. Это напрасно ты трудишься. Солнце никто сюда не созовет. Тот, кто может солнце позвать, еще у матери не родился. Солнце, если бы позвал сюда, как месяц, вся земля бы сгорела и мы сгорели, из нас только угли получились бы.
Вот теперь шаман сомату перестает шаманить.
— Вот правда. Раз не сумел созвать, то значит силы нету. Товарищ твой вот сумел созвать месяц и сам прилип к нему. Теперь бубен свой положи и не надо больше шаманить.
Шаман тогда разулся, бубен свой положил и снял шаманскую парку. Сел на свое место, где раньше сидел, около жены. Устал что ли и откинулся назад. Лежал, лежал; другие люди говорят:
— Что он, есть не будет? Что-то неладно; почему не шевелится нисколько?
Жена к мужу повернулась:
— Ты вставай, что так долго лежишь?
А у него уж побелели глаза. Жена кричит, плачет:
— Это что! Это как мой муж без болезни помер?
Эти два старика, на разных сторонах чума, говорят:
— Это грех теперь и вышел. Другой шаман тоже помер. Но солнце, хоть и не пришло, но так как он галился над солнцем, то вот и умер. Что, жена, плачешь? Это сами виноваты шаманы — над богами галились и так получилось, что умерли. Если бы не галились, они бы сейчас живые ходили.
Этого шамана похоронили на завтра. Оленя поймали, пестрого, как пальцами тыканого, неученого:
— Это пусть солнцу будет олень. Никуда его не запрягайте. Может из вас, вы сейчас молодые люди, кто-нибудь шаманом будет, но так, как эти шаманы, не надо галиться над богами — так сказал один старик.
Другой старик говорит сыну Пянтуку:
— Вот, Басе. У тебя отец пропал. Ты ему белого оленя запятнай и в пятне человека нарисуй.
Такие, посвященные солнцу и месяцу олени — это чистые олени — нару-тиа или каха-тиа, шайтанские олени. Посвященный солнцу олень — это кая-тиа, месяцу — ирио-тиа. Солнца бог — кая-нга, месяца бог — ирио-нга. Пятна на оленях, посвященных солнцу и месяцу, ставили такие.
Солнце должно быть первым. Оно у меня последним нарисовано здесь, ну это ничего. По-старому — оба человека шамана померли потому, что над богами галились.
Здесь я бы обратил внимание на то, что энцы считали Солнце полюсом жары, а Луну — полюсом холода. И еще, конечно, вызывает уважение самопожертвование и фатализм Пянтуку, который знал, что его ждет, но все равно стал камлать.
Источник tykywak.livejournal.com